|
Проблематичная связь
Использование удовольствий в отношениях с юношами было для греческой мысли предметом беспокойства. Что парадоксально – в обществе, которое, как принято считать, относилось "толерантно" к тому, что мы называем "гомосексуальностью". Но, возможно, употреблять здесь эти два термина было бы слишком большой неосторожностью.
На самом деле, понятие гомосексуальности очень слабо подходит для характеристики опыта, форм оценивания, системы разграничений, столь отличных от наших. Греки не противопоставляли любовь к своему и любовь к противоположному полу – как две исключающие друга друга возможности, как два радикально отличающихся друг от друга типа поведения. Линии раздела проходили не по этой границе. То, что отличало человека воздержаного [temperant] и властвующего над самим собой [maitredelui-meme] от человека, предающегося удовольствиям, было, с точки зрения морали, гораздо более важным, нежели то, чем различались категории удовольствий, которым можно было отдавать предпочтение. Быть нравственно распущенным означало быть неспособным устоять ни перед женщинами, ни перед юношами, причем одно было не лучше и не хуже другого. Когда Платон рисует портрет тиранического человека, то есть человека, который потворствует тому, что "тиран-Эрот" обосновывается в его душе и "будет править всем, что в ней есть"I, он указывает на два равнозначных аспекта этого портрета, проявляющихся одновременно – пренебрежение самими важными обязательствами и зависимость от общей власти удовольствия: "Неужели из-за какой-то новой подружки он станет бить родную мать? Или ради цветущего юноши, с которым он только что подружился, хотя и без этого можно бы обойтись, он подымет руку на отца... самого давнишнего из своих друзей?"II. Когда Алкивиада порицали за распутство, его не упрекали за одно больше, чем за другое; его порицали за то, что, как говорил Бион Борисфенский, "когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда стал юношей – жены бросали мужей"III.
И наоборот, чтобы продемонстрировать умеренность того или иного человека, обычно указывали, – как это делает Платон в отношении Икка из ТарентаIV – что он способен воздерживаться как от юношей, так и от женщин; по утверждению Ксенофонта, Кир считал, что для службы при дворе преимуществом обладают евнухи, поскольку они неспособны покуситься ни на женщин, ни на юношейV. И та и другая склонность были, очевидно, столь вероятными, что обе могли прекрасно сосуществовать у одного и того же человека.
Бисексуальность греков? Если мы хотим этим сказать, что грек мог любить одновременно или поочередно юношу и девушку, что у женатого человека могли быть свои paidika, что нередко, питая в молодости "склонность к мальчикам", мужчина впоследствии предпочитал скорее женщин, то можно действительно сказать, что они были "бисексуальны". Но если мы обратим внимание на то, каким образом греки осмысляли эти две практики, то уместно будет подчеркнуть, что они не признавали здесь наличия двух типов желания, двух разных или конкурирующих "влечений", поделивших между собой сердце мужчины или его вожделеющее начало [appetit]. Можно говорить о "бисексуальности" греков, имея в виду свободу выбора, которую они предоставляли себе в отношении обоих полов, но эта возможность не была для них отсылкой к некой двойной, амбивалентной и "бисексуальной" структуре желания. С их точки зрения, желать как мужчину, так и женщину можно просто потому, что природа вложила в сердце мужчины вожделение [appetit] ко всем тем, кто "прекрасен", каков бы ни был при этом их полVI.
Конечно, в речи ПавсанияVII мы находим теорию двух типов любви, двух Эротов, причем второй – Ураний, небесный, – адресуется исключительно юношам. Но различие здесь проводится не между гетеросексуальной и гомосексуальной любовью; Павсаний отделяет одну от другой "любовь, которой любят люди ничтожные", – этот Эрот направлен как на женщин, так и на юношей, он стремится только к акту самому по себе (to dliaprattesthai) и осуществляется он случайным образом, – и любовь более древнюю, более благородную и разумную – этот Эрот привязывается к тому, что может обладать максимумом силы и ума, и здесь речь, естественно, может идти только о мужском поле. "Пир" Ксенофонта хорошо показывает, что возможность выбора – девушка или юноша – никоим образом не отсылает к различению двух тенденций или к оппозиции между двумя формами удовольствия. Праздник организован Каллием в честь совсем юного Автолика, в которого он влюблен; красота юноши столь велика, что он притягивает взоры всех участников пира с такой же силой, как "светящийся предмет, показавшийся ночью"; "все смотревшие испытывали в душе какое-нибудь чувство от него"VIII. Между тем, среди гостей есть женатые и новобрачные, как Никерат, – влюбленный в свою жену, которая, в свою очередь, влюблена в него, в соответствии с игрой Эрота и ответного Эрота – и Критобул, возраст которого таков, что он может еще иметь как воздыхателей, так и любимцев. Критобул, впрочем, восхваляет свою любовь к Клинию, юноше, с которым он познакомился в школе, и тут же, в комическом состязании, выставляет свою собственную красоту против красоты Сократа. Наградой победившему в конкурсе должен быть поцелуй юноши и поцелуй девушки – и он и она принадлежат некому сиракузянину, выучившему их танцевать, причем так, что грацией и ловкоcтью своего танца они доставляют всем подлинное наслаждение. Сиракузянин научил их также мимическому представлению любви Диониса и Ариадны; и гости, пришедшие послушать рассуждения Сократа о том, что должна представлять собой истинная любовь к юношам, все как один испытывают чувство приподнятости и возбуждения (aneptoromenoi), видя, как этот "столь прекрасный Дионис" и эта "такая очаровательная Ариадна" целуются не в шутку, но вполне по-настоящему. Слыша, как они клянутся друг другу в любви, присутствующие понимают, что "юноша и девушка любят друг друга" и что они наконец "получили позволение делать то, чего давно желали"IX. Столь многочисленные и разнообразные побуждения к любви подталкивают каждого в его стремлении к удовольствию; в завершении "Пира" одни гости садятся на лошадей и уезжают к своим женам, а Каллий и Сократ отправляются гулять, чтобы присоединиться к прекрасному Автолику. На этом пиру, где они вместе восхищались красотой девушки и очарованием юношей, мужчины всех возрастов разожгли в себе жажду [appetit] удовольствия или серьезную любовь и теперь отправляются за тем, что им нужно, одни – к женщинам, другие – к молодым людям.
Конечно, предпочтение, отдаваемое юношам, как и предпочтение отдаваемое девушкам, легко могло считаться чертой характера; мужчины могли различаться удовольствием, на которое тот или иной был в большей степени ориентированX. Дело вкуса, который мог стать поводом для шуток, – но не вопрос типологии, касающейся самой природы индивида, истины его желания или природной легитимности его склонности. Греки не подразумевали существование двух различных влечений [appetits], распределяющихся между различными индивидами или сталкивающихся в одной и той же душе; они скорее видели здесь два способа получать удовольствие, один из которых лучше подходит для определенных людей или для определенных моментов жизни. Выбор практики – юноши или женщины – не определял классификационных категорий, в соответствии с которыми можно было бы распределять индивидов; мужчина, предпочитавший paidika не проживал некий опыт себя как "другого", противопоставленного тем, кто ищет общества женщин.
Что же касается понятий "толерантности" и "нетолерантности", то они также неспособны передать сложность феноменов. Любовь к юношам была "свободной" практикой в том смысле, что она была не только разрешена законами (кроме особых случаев), но и допускалась общественным мнением. Более того, она имела прочную опору в рамках разных социальных институтов (военных и педагогических). У нее были религиозные формы поддержки в ритуалах и праздниках, на которых греки обращались к божествам с призывом взять ее под защитуXI. Это, наконец, была практика, наделенная высокой культурной ценностью благодаря целому корпусу литературных текстов, в которых превозносились ее достоинства, и рефлексии, обосновывавшей ее преимущества. Но ко всему этому примешивались очень разные позиции: презрение к юношам, слишком доступным или слишком корыстным, осуждение женоподобных мужчин (излюбленный объект насмешек для Аристофана и авторов комедий), неприятие ряда постыдных видов поведения, таких, например, как поведение некоторых распутников, которое, даже по словам Калликла, несмотря на смелость и прямоту последнего, было свидетельством того, что не любое удовольствие является хорошим и достойнымXII. Складывается впечатление, что эта практика, при том, что она являлась чем-то вполне допустимым, и при всей ее распространенности, в то же время, вызывала к себе разное отношение и пронизывалась системой [jeu] поощряющих и осуждающих оценок, которые были достаточно сложны и сильно затрудняли интерпретацию регулирующих ее моральных предписаний. И сами греки ясно осознавали эту сложность; по крайней мере, такое осознание прочитывается в речи Павсания, в том фрагменте, где последний показывает, насколько затруднительно оказывается определить, как в Афинах относятся к подобной форме любви – одобрительно или враждебно. С одной стороны, она находит у всех такое сочувствие – более того, ее наделяют такой высокой ценностью, – что, когда речь идет о влюбленном, почитается поведение, которое в любом другом случае было бы расценено как безумное или бесчестное: униженные мольбы, настойчивые просьбы, упрямые домогательства, всевозможные ложные клятвы. Но с другой стороны, отцы нередко применяют тщательные меры, чтобы уберечь своих сыновей от интриг, и требуют от педагогов, чтобы те препятствовали такого рода общению, а сверстники-товарищи корят друг друга за такие отношенияXIII.
Линейные и простые схемы не дают никакой возможности понять тот особый тип внимания, которым в IV веке была окружена любовь к юношам. Нужно попытаться пересмотреть этот вопрос, отказавшись от таких терминов, как "толерантность" по отношению к "гомосексуальности". И вместо того чтобы искать ответ на вопрос, в какой степени в Древней Греции "гомосексуальность" была свободной (так, словно речь идет об опыте, который сам по себе неизменен и единообразно передается под меняющимися с течением времени механизмами подавления), правильней было бы поставить вопрос о том, каким образом и в каких формах удовольствие, получаемое мужчиной с мужчиной, могло быть чем-то проблематичным; о том, как греки размышляли на тему такого удовольствия, какие особые вопросы в связи с ним поднимались, какого рода дискуссии ему посвящались: о том, в конечном итоге, почему это удовольствие – при том что оно было связано с широко распространенной практикой, что оно никоим образом не осуждалось законами и что его привлекательность была общепризнанной – оказалось предметом особого, и особенно интенсивного, морального внимания и стало в результате поводом для оценок, императивов, требований, советов, увещаний, одновременно многочисленных, настойчивых и специфических.
Говоря очень схематически: мы сегодня склонны думать, что практики удовольствия, когда они имеют место между двумя партнерами одного пола, связаны с желанием, имеющим особую структуру; но мы допускаем – если мы "толерантны" – что это не основание, чтобы подчинить их некой морали, или, тем более, некоему законодательству, отличному от того, что принято для всех. Мы ставим вопрос о специфике этого желания, не обращенного на противоположный пол; и одновременно, мы утверждаем, что не следует наделять этот тип отношений какой бы то ни было ценностью или признавать за ним особый статус. Между тем, складывается впечатление, что у греков дело обстояло совершенно иначе. Греки считали, что одно и то же желание обращено на все, что желаемо, – юноша или девушка – с учетом того, что влечение [appetit] благороднее в случае, если одно устремлено к тому, что прекраснее и достойнее; но они также считали, что это желание, когда оно имеет место в рамках связи между двумя индивидами мужского пола, должно вести к особому поведению. Греки никоим образом не думали, что для того чтобы мужчина мог любить мужчину, ему необходима некая "иная" природа; но они охотно признавали, что удовольствиям, практикуемым в рамках такой связи, необходимо придавать иную моральную форму, нежели та, что требуется, когда речь идет о любви к женщине. В отношениях такого типа удовольствия не свидетельствовали о наличии некой странной природы у того, кто их испытывает; но их использование требовало особой стилистики.
В греческой культуре мужская любовь была поводом для интенсивного обмена мыслями, для рефлексии и дискуссий по поводу форм, которые она должна принимать и ценности, которую следует за ней признать; это – факт. Недостаточно видеть в этой дискурсивной активности лишь непосредственное и спонтанное проявление некой свободной практики, находящей таким образом свое естественное выражение – так, словно если тот или иной тип поведения не является запрещенным, то этого уже достаточно, чтобы он мог стать областью интенсивного вопрошания или средоточием теоретической и моральной рефлексии. Не следует также подозревать в этих текстах лишь попытку прикрыть уважительным оправданием любовь, которая адресовалась юношам; это предполагало бы осуждение и негативные оценки, которые, на самом деле, появились гораздо позднее. Нужно, скорее, попытаться выяснить, как и почему эта практика стала основанием для такой особо сложной моральной проблематизации.
До нас дошло лишь очень немногое из того, что греческие философы написали по поводу любви в целом и этого типа любви в частности. Поскольку число сохранившихся текстов столь невелико, на их основе можно сформировать лишь весьма приблизительное представление об этих размышлениях и их общей тематике; причем, почти все сохранившиеся тексты связаны с сократовско-платоновской традицией, и мы не располагаем такими произведениями, как упоминаемые Диогеном Лаэртским тексты Антисфена, Диогена Киника, Аристотеля, Феофраста, Зенона, Хрисиппа и Крантора. Тем не менее, речи, с большей и меньшей иронией пересказанные Платоном, могут дать некоторое представление о том, что было предметом обсуждения в этих дискуссиях по поводу любви.
1. Прежде всего следует заметить, что философская и моральная рефлексия по поводу мужской любви покрывает не всю возможную область половых отношений между мужчинами. Основное внимание фокусируется здесь на "привилегированном" типе отношений – средоточии проблем и сложностей, объекте особого внимания: это отношения, предполагающие, что у партнеров имеется разница в возрасте и, в связи с ней, определенное различие в статусе. Отношения, которые вызывают интерес, о которых спорят, по поводу которых задаются теми или иными вопросами – это не те отношения, что связывают двух уже зрелых взрослых мужчин или двух подростков одного возраста; это отношения, которые выстраиваются между двумя мужчинами, которые считаются принадлежащими к двум разным возрастным классам (хотя ничто не препятствует тому, чтобы оба они были молоды и достаточно близки друг другу по возрасту), причем один из двоих, совсем юный, еще не завершил своего образования и не достиг своего окончательного статусаXIV. Именно наличие этой разницы характеризует тот тип отношений, над которым размышляют философы и моралисты. Не следует, ссылаясь на это особое внимание, делать поспешные выводы ни о половом поведении греков, ни об особенностях их вкусов (даже если многие элементы культуры свидетельствуют о том, что совсем юного молодого человека было принято описывать и признавать в качестве эротического объекта большой ценности). Во всяком случает, не следует думать, что практиковался только этот тип отношений; мы встречаем в текстах множество упоминаний о таких видах мужской любви, которые не подпадают под эту схему и не содержат этого "возрастного дифференциала" между партнерами. Мы допустили бы не меньшую неточность, предположив, что эти другие формы отношений практиковались, но одновременно считались чем-то плохим и систематически рассматривались как непристойные. Так, например, отношения между мальчиками греки расценивали как совершенно естественные и даже как соответствующие условиям этого возрастаXV. Также без всякого порицания могла упоминаться затянувшаяся любовь, соединяющая двух мужчин и продолжающаяся еще долго после того, как они оба вышли из подросткового возрастаXVI. Очевидно, по причинам, о которых речь ниже – и которые связаны с признаваемой в качестве необходимой полярностью активности и пассивности, – связь между двумя мужчинами взрослого возраста с большей легкостью могла становиться объектом для критики или иронии; ибо подозрение в пассивности, которая всегда не одобряется, оказывается особенно серьезным, когда речь идет о взрослом. Но для нас сейчас наиболее важно то обстоятельство, что эти отношения – независимо от того, принимаются ли они как нечто само собой разумеющееся, или же к ним относятся с подозрением, – не являются объектом морального внимания или сколько-нибудь значительного теоретического интереса. Они существуют, о них знают, но они не относятся к области активной и интенсивной проблематизации. Внимание и озабоченность концентрируются на отношениях, которые, как можно догадаться, были нагружены целым рядом смыслов; это отношения, которые могут завязаться между старшим, уже окончательно сформировавшимся – и, как считается, должным играть активную роль в социальном, моральном и половом отношении – и младшим, еще не достигшим своего окончательного статуса и нуждающимся в помощи, советах и поддержке. Это различие, укорененное в самом сердце любовной связи, в итоге, представляло собой то, что делало эту связь весомой и поддающейся осмыслению. Из-за него эту связь наделяли ценностью, из-за него над ней размышляли; и там, где она не была явной, ее пытались обнаружить. Так, в ходу были дискуссии по поводу отношений Ахилла и Патрокла с целью определить, каковы были различия между ними и кто из двоих обладал превосходством над другим (поскольку в этом вопросе текст Гомера оказывался неоднозначным)XVII. Связь между мужчинами вызывала теоретическую и моральную озабоченность, когда она накладывалась на достаточно явно выраженное различие вокруг порога, отделяющего подростка от мужчины.
2. Складывается впечатление, что привилегированное внимание к этому особому типу отношений не было уделом только моралистов и философов, озабоченных педагогическими проблемами. Мы привыкли считать, что греческая любовь к юношам была тесно связана с практикой воспитания и философского образования. Этому способствует фигура Сократа, а также то, как этот персонаж постоянно представлялся на протяжении античности. В действительности повышению престижа отношений между мужчинами и юношами и их развитию способствовал очень широкий контекст. Философская рефлексия, которая обратится к этим отношениям как к одной из своих тем, оказывается, на самом деле, укорененной в распространенных, признанных и относительно сложных социальных практиках; складывается впечатление, что отношения, связывавшие мужчину и юношу по ту сторону разделяющего их возрастного и статусного порога, были – в отличие от половых отношений других типов или, по крайней мере, в большей степени, чем другие типы отношений, – объектом своего рода ритуализации, которая, навязывая им определенные правила, придавала им форму, ценность и интерес. Еще до того как к этим отношениям обратилась философская рефлексия, они уже были предлогом для целой системы социальных взаимодействий [tout un jeu social].
Вокруг этих отношений сформировались практики "ухаживания"; последние, очевидно, не обладали той сложностью, которую мы находим в других искусствах любви, таких, как те, что разовьются в Средние века. Но они не были также и чем-то вроде простого обычая, который надлежит соблюдать тому, кто хочет добиться руки молодой девушки в полном соответствии с существующими правилами. Они определяют целую систему принятых и приличествующих видов поведения, превращая таким образом этот тип отношений в особую, морально и культурно сверхнагруженную область; эти практики – реальность которых была засвидетельствована К. ДоверомXVIII на основе многочисленных документов – определяют взаимное поведение и соответствующие стратегии, которым оба партнера должны следовать, чтобы облечь свои отношения в "прекрасную" форму, морально и эстетически действенную. Они закрепляют роль эраста и роль эромена. Первый занимает позицию инициативы, он преследует – что дает ему права и накладывает обязательства: он должен продемонстрировать пылкость, он также должен уметь ее умерять; он должен делать подарки, оказывать услуги; у него есть определенные функции по отношению к любимому. И все это является основанием, позволяющим ему ожидать справедливой награды.
Второй – любимый, за которым ухаживают, – должен проявлять осторожность, дабы не оказаться слишком уступчивым; он также должен по возможности ограничивать себя и не принимать слишком много знаков внимания, он не должен одарять своей благосклонностью с безрассудной щедростью или, наоборот, из корысти, не испытав предварительно доблесть и достоинство своего партнера; он должен также демонстрировать признательность за то, что любящий для него сделал. Между тем, эта практика ухаживания уже сама по себе показывает, что половые отношения между мужчиной и юношей не были чем-то "само собой разумеющимся"; они предполагали наличие определенных конвенций, правил поведения, способов действий, особую игру отсрочек и препятствий, предназначенных для того, чтобы отдалить момент взаимного вознаграждения и вписать его в систему дополнительных видов деятельности и отношений. Иными словами, этот тип отношений, рассматривавшийся как совершенно приемлемый, не рассматривался как "безразличный". Видеть во всех этих предосторожностях и во внимании, с которым относились к этим отношениям, лишь тот факт, что эта любовь была свободной, – значит упустить самое главное и не заметить различия, которое проводилось между этим видом полового поведения и всеми остальными, такими, в отношении которых греки нисколько не были озабочены тем, чтобы выяснить, как они должны быть организованы. Все это внимание и озабоченность показывают, что отношения удовольствия между мужчинами и подростками уже стали в обществе деликатной темой и настолько тонким моментом, что невозможно было не думать о поведении тех и других.
3. Но можно сразу заметить, что имеется существенное различие между сферой этих отношений и сферой брачной жизни – еще одной проблемной областью, вызывающей к себе повышенное внимание. Дело в том, что в отношениях между мужчинами и юношами мы имеем дело с игрой [jeu], обладающей свойством "открытости", по крайней мере, до определенной степени.
Открытостью "пространственной". В Экономике и искусстве организации дома мы имели дело с бинарной пространственной структурой, в которой место каждого из супругов тщательно отграничивалось (внешнее пространство – для мужа, внутреннее – для жены, мужская часть – с одной стороны, женская – с другой). Когда речь идет о юноше, игра разворачивается в совершенно ином пространстве; это – совместное пространство, по крайней мере, начиная с того момента, когда мальчик достигает определенного возраста, это пространство улицы и места скопления народа, с несколькими стратегически важными пунктами (как, например, гимнасий); но это пространство, где каждый перемещается свободноXIX, – так что необходимо преследовать юношу, охотиться за ним, поджидать его там, где он может пройти, и ловить его в том месте, где он находится. Это стало темой иронической жалобы влюбленных – необходимость отправляться на поиски в гимнасий, ходить с любимым на охоту и выбиваться из сил, делая совместные упражнения, которые уже не по возрасту.
Но эта игра также оказывается открытой в том (и это особенно важно), что на юношу – если он не раб по рождению – невозможно воздействовать какой бы то ни было статусной властью; он свободен в своем выборе, в том, на что он соглашается и что отвергает, в своих предпочтениях и решениях. Чтобы добиться от юноши того, в чем он всегда имеет право отказать, нужно быть способным его убедить; тот, кто хочет завоевать на длительный срок его предпочтение, должен, в глазах юноши, быть выше своих соперников, когда таковые имеются, и для этого убеждать своим авторитетом, своими достоинствами или подарками. Но решение – всегда за самим юношей; эта игра такова, что, начиная партию, никогда нельзя быть уверенным в конечной победе. И, в то же время, именно этим она и интересна. Превосходное свидетельство тому – изящная жалоба тирана Гиерона в пересказе КсенофонтаXX. Положение тирана, – объясняет он, – не делает приятным ни отношения с женой, ни отношения с юношей. Ибо жену тиран может брать себе только из менее знатного рода, чем его собственный, и при этом он теряет все преимущества, связанные с возможностью связать себя с "более богатым и могущественным родом". Когда речь идет о юноше – а Гиерон влюблен в Диалоха – обладание деспотической властью создает другие препятствия. Гиерон хочет, чтобы юноша подарил ему свою столь желанную благосклонность из дружбы и по собственной доброй воле; но "брать ее у него силой" Гиерон хочет не более, чем "делать плохо самому себе". Забрать что-нибудь у врага против его воли – самое большое удовольствие; что же касается благосклонности юношей, здесь самым сладостным является то, что они дают добровольно. Например, какое наслаждение "обмениваться взглядами с другом, который отвечает вам взаимностью! Сколько очарования в его вопросах! Сколько очарования в его ответах! Даже ссоры и размолвки полны ласки и привлекательности. Но наслаждаться юношей против его воли – это скорее разбой, а не любовь". Когда речь идет о браке, проблематизация половых удовольствий и их использования происходит на основе статусного отношения, дающего мужчине власть, чтобы управлять женой, другими людьми, хозяйством, домом; главный вопрос – в умеренности, которую следует привнести в эту власть. В случае отношений с юношами этика удовольствий предполагает задействование опирающихся на возрастные различия тонких стратегий, которые должны принимать во внимание свободу другого, его способность отказывать и необходимость его согласия.
4. В этой проблематизации отношения к подростку вопрос времени занимает важное место, но формулируется он особым образом; если в случае Диететики важной проблемой оказывался момент, подходящий для акта, а в случае Экономики – постоянное поддержание структуры отношений, то здесь это скорее трудный вопрос расплывчатого временного отрезка и скоротечного перехода. Вопрос этот выражается несколькими способами и, прежде всего, как проблема "границы": начиная с какого времени юноша должен считаться слишком взрослым, чтобы быть уважаемым партнером в любовных отношениях? Начиная с какого возраста для него будет нехорошо брать на себя эту роль, и соответственно, для влюбленного в него – стремиться ему эту роль навязать? Хорошо известная казуистика знаков мужественности, которые должны отмечать пороговую черту, – черту, которая с тем большей настойчивостью объявляется предельной, что в реальности ее, очевидно, часто переходили, и нужно было заручиться возможностью порицать тех, кто ею пренебрегал. Как известно, в качестве такого неопровержимого знака могла выступать первая борода, и бритва, подрезающая ее, должна, как говорили, разрывать нить любвиXXI. В любом случае следует подчеркнуть, что порицали не только юношей, соглашавшихся играть роль, уже не соответствующую их формирующейся мужественности, но и мужчин, которые посещали слишком взрослых юношейXXII. Стоиков будут критиковать за то, что они слишком долго поддерживают отношения со своими возлюбленными, – до двадцати восьми лет – но доводы, которые они будут приводить в ответ (и которые продолжают в определенной степени аргументацию Павсания в "Пире", утверждавшего, что закон должен был бы запрещать отношения со слишком юными мальчиками, для того чтобы привязанность могла возникать только по отношению к достойным юношам) показывают, что эта граница была не столько универсальным правилом, сколько темой для дискуссий, допускающей весьма разнообразные решения.
Это внимание к периоду отрочества и к его границам было, очевидно, фактором, способствовавшим усилению восприимчивости по отношению к юношескому телу, его особой красоте и различным знакам, отмечающим его эволюцию; внешность и телосложение подростка стали предметом очень настойчивого культурного акцентирования, наделявшего их особой ценностью. Греки никогда не отрицали и не забывали, что мужское тело может быть прекрасно и тогда, когда первое очарование его юности остается далеко позади; так, классическая скульптура охотнее обращается к телу взрослого; и в "Пире" у Ксенофонта мы находим напоминание о том, что носить масличные ветви в честь Афины в процессии на празднике Панафиней специально выбирали самых красивых стариковXXIII. Но в половой морали в качестве "хорошего предмета" удовольствия постоянно предлагается именно юношеское тело со свойственным ему особым очарованием. Было бы ошибкой думать, что юношеские черты ценились за родство с женской красотой. Они ценились сами по себе или в сопоставлении со знаками и залогами формирующейся мужественности: сила, выносливость, пыл также были частью этой красоты. Поэтому считалось, что хорошо, когда юношеская красота укрепляется упражнениями, гимнастикой, состязаниями, охотой, – все это гарантирует, что юношеское изящество не перельется в изнеженность и женоподобностьXXIV. Двусмысленность женственности, которая позднее (и даже уже на протяжение античности) будет восприниматься как составляющая – более того, как тайная причина – красоты подростка, в классическую эпоху была скорее тем, чего юноша должен был остерегаться и от чего его следовало оберегать. У греков есть целая моральная эстетика тела юноши; она свидетельствует о его персональной ценности и о ценности любви, которую ему адресуют. Как физический знак мужественность должна в нем отсутствовать; но она должна присутствовать как ранняя форма и поведенческое обещание: вести себя уже как мужчина, которым еще не являешься.
Но с этой чувствительностью и восприимчивостью связаны также тревога перед этими столь быстрыми изменениями и перед близостью их конечного предела, ощущение непрочности и мимолетности в характере этой красоты и ее легитимной желаемости, боязнь, двойная и столь часто звучащая, у любящего – что любимый может утратить присущее ему изящество, у любимого – что влюбленные отвернутся от него. И тогда встает вопрос о возможности преобразования – морально необходимого и социально полезного – любовной связи, обреченной на исчезновение, в отношения дружбы, philia. Последняя отличается от любовных отношений, из которых она может родиться, – и этот переход считается желательным; дружеские отношения длительны, у них нет другой цели, кроме самой жизни, и они устраняют асимметрию, присущую эротической связи между мужчиной и подростком. Это одна из частых тем в моральной рефлексии по поводу такого рода отношений: они должны освободиться от присущей им шаткости. Эта шаткость есть результат непостоянства партнеров и следствие взросления юноши, утрачивающего свое очарование: но она также есть своего рода предписание, ибо нехорошо любить юношу, когда он уже старше определенного возраста, и для него самого нехорошо позволять себя любить. Этой шаткости можно избежать лишь тогда, когда в горении любви уже начинает развиваться дружба, philia, то есть сходство характера и формы жизни, общность мыслей и существования, взаимная благожелательностьXXV. Именно это рождение и эту работу неразрушимой дружбы внутри любви описывает Ксенофонт, когда рисует портрет двух друзей, которые с удовольствием смотрят один на другого, беседуют между собой, взаимно друг другу доверяют, вместе радуются и печалятся успехам и неудачам и заботятся друг о друге: "Благодаря таким поступкам они любят эту дружбу и доживают до старости с нею"XXVI.
5. Это вопрошание, посвященное отношениям с юношами, в общем случае принимает форму рефлексии о любви. На основе этого факта не следует делать вывод, что для греков Эрос находит свое место только в такого рода связях, и что он не может характеризовать отношения с женщиной: Эрос может соединять друг с другом человеческие существа любого пола; у Ксенофонта мы видим Никерата и его жену, соединенных между собой связями Эроса и ответного ЭросаXXVII. Эрос не обязательно "гомосексуален", он не чужд и браку; отношения в браке отличаются от связей с юношами не тем, что брак якобы несовместим с силой и взаимностью любви. Различие состоит в другом. Матримониальная мораль, а, говоря точнее, половая этика женатого мужчины формируется и задает определенные правила, не нуждаясь для этого в существовании отношений типа Эроса (даже если вполне возможно, что такие отношения между супругами имеют место). Зато когда требуется описать, какими должны быть отношения мужчины и юноши, чтобы достичь самой прекрасной и самой совершенной формы, и определить, как партнеры должны использовать удовольствия, доступные им внутри любовной связи, тогда ссылка на Эрос становится обязательной; проблематизация отношений относится в этом случае к "Эротике". Это связано с тем, что в отношениях между супругами статус человека состоящего в браке, управление oikos'ом, обеспечение и воспитание детей – все это может обосновать принципы поведения, определить правила и закрепить формы требуемой воздержности [temperance]. Напротив, в отношениях между мужчиной и юношей, которые находятся в позиции взаимной независимости и между которыми нет институционального принуждения, зато есть открытая игра (с предпочтениями, выбором, свободой движения, нерешенным исходом), принцип регулирования поведения следует искать исходя из самих отношений между партнерами, из природы движения, которое заставляет их стремиться друг к другу, из соединяющей их привязанности. Проблематизация, следовательно, осуществляется здесь в форме рефлексии о самих этих отношениях; это одновременно теоретические размышления о любви и прескриптивные – о том, как любить.
Но это искусство любви обращено, на деле, к обоим персонажам. Конечно, женщина и ее поведение не были полностью исключены из рефлексии об Экономике; но женщина присутствовала здесь в качестве дополнительного элемента по отношению к мужчине; она находилась под его единоличной властью [autorite], и если уважение к ней и ее привилегиям было чем-то хорошим, то это постольку, поскольку она оказывалась достойной такого уважения, и поскольку важно было, чтобы глава семьи оставался человеком, властвующим над самим собой [maltre de soi]. Напротив, юноше рекомендуется осторожность, необходимая в этом возрасте; со своим ресурсом возможностей отказать или согласиться (отказа боятся, но одновременно он является и основанием для уважения, согласия желают, но одновременно оно легко вызывает настороженное отношение) юноша, находясь рядом с любящим его, образует некий независимый центр. И Эротика должна разворачиваться от фокуса к фокусу этого своеобразного эллипса. В Экономике и Диететике добровольная умеренность мужчины основывалась главным образом на его отношении к себе; в Эротике игра оказывается более сложной: она предполагает власть над собой со стороны любящего; она предполагает также, что любимый, в свою очередь, способен установить отношения главенства [domination] над самим собой; и, наконец, она предполагает, что осознанно выбирая друг друга, партнеры устанавливают определенные отношения между этими двумя умеренностями. Можно даже отметить определенную тенденцию к приданию большего веса точке зрения юноши: именно его поведение является основным предметом размышлений, и именно ему предлагают рекомендации, советы и наставления – так словно важно в первую очередь выработать Эротику объекта любви или, по крайней мере, объекта любви в той мере, в какой он должен сформировать себя как субъекта морального поведения. Именно это проявляется, в частности, в таком тексте, как похвальное слово Эпикрату, которое принято приписывать Демосфену.
I Платон, Государство, IX, 573d.
II Там же, IX, 574b–с.
III Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, IV, 7, 49.
IV Платон, Законы, VIII, 840а.
V Ксенофонт, Киропедия, VII, 5.
VI Об этом см.: К.J. Dover, Homosexualite grecque, p. 86.
VII Платон, Пир, 181b–d.
VIII Ксенофонт, Пир, I, 9.
IX Там же, IX, 5–6.
X Ксенофонт, Анабасис, VII, 4, 7.
XI См.: F. Buffiere, Eros adolescent, pp. 90–91.
XII Платон, Горгич, 494е: "Сократ: ...Если бы тебя стали спрашивать и... про жизнь распутников (ho ton kinaidon bios), не чудовищна ли она, не постыдна ли, не жалка? Или ты отважишься утверждать, что и распутники счастливы, раз у них вдосталь того, что им нужно?Калликл: Неужели тебе не совестно, Сократ, сводить нашу беседу к таким низостям?"
XIII Платон, Пир, 182a–183d.
XIV Отметим, что хотя в текстах часто говорится об этой разнице в возрасте и в статусе, указания относительно конкретного возраста партнеров часто достаточно расплывчаты (см.: F. Buffiere, op. cit., pp. 605–607). К тому же, мы встречаем здесь персонажей, которые по отношению к одним играют роль любящего, а по отношению к другим – роль любимого; примером может служить Критобул в "Пире" Ксенофонта, где он расточает похвалы своей любви к Клинию, с которым он познакомился в школе и который, как и он сам, очень молод (см. об этих двух юношах и их очень небольшой разнице в возрасте : Платон, Евтидем, 271b).
XV В "Хармиде" (153с) Платон описывает приход юноши, которого все провожают взглядом, не только взрослые мужчины, но и мальчики – даже "самые младшие".
XVI В качестве примера в течение долгого времени приводили Еврипида, который все еще любил Агафона, когда тот был уже взрослым мужчиной. Ф. Бюффьер (F. Buffiere, op. cit., p. 613, примечание 33) приводит по этому поводу историю, которую рассказывает Элиан (Элиан, Пестрые рассказы, XIII, 5).
XVII Гомер наделил одного превосходством, связанным с благородством рождения, другого – превосходством, связанным с возрастом; одного – силой, другого – разумением (Гомер, Илиада, XI, 786). О дискуссии по поводу их взаимных ролей см.: Платон, Пир, 180а–b; Эсхин, Против Тимарха, 143.
XVIII К.J. Dover. Homosexualite grecque, pp. 104–116.
XIX В школах эта свобода контролировалась и ограничивалась. См. напоминание Эсхипа в речи "Против Тимарха" по поводу школ и мер предосторожности, которые должен принимать школьный учитель (9–10). О местах встреч см.: F. Buffiere, op. cit., pp. 561 sq.
XXКсенофонт, Гиерон, I.
XXI Платон, Протагор, 309а.
XXII См. направленную против Менона критику в: Ксенофонт, Анабасис, II, 6, 28.
XXIII Ксенофонт, Пир, IV, 17.
XXIV О противопоставлении крепкого юноши мягкотелому см. Платон, Федр, 239c–d, и Соперники. По поводу эротической ценности мужественного юноши и эволюции вкуса в сторону более женственной внешности на протяжении, возможно, уже IV века см. К.J. Dover, Homosexualite grecque, pp. 88–94. Во всяком случае, принцип, согласно которому очарование совсем юного мальчика связано с якобы присутствующей в нем женственностью, станет распространенной темой позднее.
XXV Об определении понятия philia см.: J.-Cl. Fraisse, op. cit.
XXVI Ксенофонт, Пир, VIII, 18. Весь этот отрывок из рассуждений Сократа (VIII, 13–18) очень хорошо характеризует озабоченность шаткостью мужской любви и роль, которую должно играть в ней постоянство дружбы.
XXVII Ксенофонт, Пир, VIII, 3.
|
|
